Обсидиановая бабочка - Страница 185

185

Очарованный сон. Что-то вроде из Спящей Красавицы.

- Это и есть истинная верность - пожертвовать собой на благо лучших.

- Я очень рад, что ты понимаешь. Это очень облегчает то, что должно случиться.

Мне эти слова не понравились. Может быть, лесть никуда меня не приведет. Надо попробовать что-нибудь более для меня нормальное - скажем, сарказм - и посмотреть, не уведет ли это нас от вопроса о моей неизбежной судьбе.

- Я тебе не обязана верностью. Я не из твоих последователей.

- Только потому, что ты не понимаешь, - ответил он, и эти улыбчивые глаза глянули на меня с выражением полного душевного мира.

- То же самое говорил Джим Джонс перед тем, как дать всем яд.

- Я не знаю этого имени - Джим Джонс. - Тут он наклонил голову, как Итцпапалотль, когда она слушала голоса, не слышные мне. Теперь я поняла, что это может быть поиск в памяти других людей. - А, теперь я знаю, кто это. - Он глянул на меня красивыми и спокойными глазами. - Но я не безумец. Я бог.

Он вроде бы отвлекся, будто для него было важно, чтобы я поверила в его божественность. Если он должен убедить меня в ней, прежде чем убить, то мне ничего не грозит. Убить меня он может, но никогда не убедит меня, что он бог.

Он нахмурился:

- Ты мне не веришь.

И снова в его голосе прозвучало удивление. Я поняла, что он, несмотря на всю свою силу, выглядит молодо. Века рвались из глаз на его руках, будто через них можно заглянуть в самое начало творения, но сам он казался с виду молодым. А может, он просто не привык к людям, которые тут же не падали ниц, поклоняясь ему. Если за все свое долгое существование ничего другого ты не видел, то любой отказ от поклонения может тебя потрясти.

- Я бог, - повторил он, и снова в его голосе прозвучало снисхождение.

- Тебе лучше знать.

Но я постаралась, чтобы мое сомнение прозвучало бы явственнее.

Он еще сильнее нахмурился и снова навязчиво напомнил надувшегося ребенка. Испорченного ребенка, надувающего губы.

- Ты должна поверить, что я бог. Я - Супруг Красной Жены. Я тот, кто свершит отмщение убийцам моего народа.

- Ты имеешь в виду испанских конкистадоров?

- Да.

- В Нью-Мексико вряд ли найдется много конкистадоров.

- Их кровь течет в жилах детей детей их детей.

- Не сочти за обиду, но эти бирюзовые глаза ты вряд ли унаследовал от кого-то из местных.

Он снова надулся, и морщинки показались у него между бровей. Если он будет и дальше со мной разговаривать, недовольство станет привычным выражением его лица.

- Я - бог, созданный из слез народа. Я - сила, которая осталась от ацтеков, и я - тело, созданное магией испанцев. Их собственной мощью я сокрушу их.

- Не слишком ли поздно сокрушать? Пятьсот с хвостиком лет прошло.

- У богов другой отсчет времени, не такой, как у людей.

Он верил в свои слова, и я также знала, что он подыскивает самооправдание. Он бы раздавил испанцев еще пятьсот лет назад, если бы мог.

Может, мои мысли о нем как-то отразились у меня на лице, потому что он сказал:

- Тогда я был новым богом, поэтому не настолько сильным, чтобы сокрушить своих врагов, а потому кецалькоатль принес меня сюда ждать, пока я наберу достаточно силы для нашей цели. И сейчас я готов вести свою армию вперед.

- Так ты хочешь сказать, что пятьсот лет ушло, чтобы ты из маленького божонка стал большим и злым богом? Как суп должен до-олго покипеть, чтобы стать настоящим супом?

Он рассмеялся:

- У тебя очень странный ход мыслей. Мне печально, что скоро ты будешь мертва. Я бы сделал тебя первой из своих наложниц и матерью богов, потому что рожденные от тебя дети стали бы великими чародеями. Очень, жаль, что мне нужна твоя жизнь.

Мы снова вернулись к вопросу о моем убийстве, а именно этой темы мне не хотелось касаться. У него, кажется, очень ранимое самолюбие. Сейчас посмотрим, насколько ранимое.

- Извини, но это предложение не кажется мне заманчивым.

Он улыбнулся, склонившись надо мной, пальцами пробежал по моей руке.

- Мы возьмем твою жизнь, и это не предложение. Это факт.

Я состроила самые невинные глаза.

- Я думала, ты предлагаешь мне стать наложницей, матерью богов?

Он нахмурился еще сильнее:

- Я не предлагал тебе стать моей наложницей.

- А! - сказала я. - Извини, я не так тебя поняла.

Он все еще трогал пальцами мою руку, но уже не перебирал ими, будто забыл, что прикасается ко мне.

- Ты бы отвергла мое ложе?

Очень смущенный голос. Отлично.

- Ага.

- Ты хранишь добродетель?

- Да нет, просто конкретно твое предложение меня не соблазняет.

Ему всерьез было трудно сообразить, что я не нахожу его привлекательным. Еще раз он пробежал по моей руке щекочущим прикосновением. Я лежала спокойно и глядела на него, глядела прямо в глаза, потому что иначе пришлось бы смотреть на отрезанные части тел. А трудно быть тверже гвоздя, когда хочешь заорать.

Он тронул мое лицо, и на этот раз я не стала уворачиваться. Пальцы его исследовали мои черты, деликатно, нежно. И глаза уже не были спокойными. Нет, в них была тревога.

Он наклонился ко мне, будто собирался поцеловать, и ресницы на его руках затрепетали бабочками у меня вдоль тела. Я тихо взвизгнула.

- В чем дело? - отодвинулся он.

- Даже и не знаю. Отрезанные веки трепещут по коже, кишки у тебя на поясе ползают змеями, языки из твоего ожерелья пытаются меня лизнуть. И ты еще спрашиваешь?

- Но ты не должна этого замечать, - сказал он. - Ты должна видеть меня красивым и желанным.

Я пожала плечами, насколько это было возможно со скованными над головой руками.

185