Он снова с недоумением посмотрел на меня.
- Ты действительно в это веришь. Я вижу, что веришь.
- Всем сердцем, - сказала я. - Извини за каламбур.
Он поднялся и оказался на мне верхом.
- Почти все, кого я принимал в жертву, ни во что особо не верили. Те, кто верил, не верили в твоего белого Христа. - Он коснулся моего лица. - А ты веришь.
- Да.
- Как можешь ты верить в Бога, который позволил принести тебя сюда и отдать в жертву чужому богу?
- Если ты веришь, только когда легко верить, тогда ты не веришь, - сказала я.
- Разве не забавно, что ты, верная поклонница Бога, который уничтожил нас, будешь тем, что даст мне вернуться в силу? Когда я отниму твою сущность, я буду достаточно силен, чтобы породить драгоценную жидкость, и тогда я освобожусь от оков этого места.
- В каком смысле - отнимешь мою сущность?
Я перестала бояться, потому что мы уже давно разговаривали, или я просто не способна так долго поддерживать страх. Если меня не убивают и не ранят, я в конце концов перестаю бояться.
- Я лишь поцелую тебя, и ты станешь сухой и легкой, как старый маис. Ты напитаешь меня, как зерно питает людей.
Он стал укладываться справа от меня, возле моей свободной руки.
И я вдруг испугалась снова. Очень хотелось ошибиться, но я была вполне уверена, что я это уже видела в "Обсидиановой бабочке".
- Ты хочешь сказать, что высосешь из меня жизнь, и я стану как сухая мумия.
Он погладил меня по щеке пальцем, и глаза его были грустны и полны сожаления.
- Это будет очень больно, и я прошу за это прощения, но даже твоя боль пойдет на пользу моей силе.
Он прижался лицом к моей щеке. У меня была свободная рука и нож в кармане, но если я ударю слишком рано и выйдет неудачно, других возможностей не представится. Куда, к чертям, подевался Рамирес?
- Значит, ты будешь меня пытать. Отлично, - сказала я.
Он отодвинулся - чуть-чуть.
- Это не пытка. В таком виде все мои жрецы ждали моего пробуждения.
- А кто вернул их к жизни? - спросила я.
- Я пробудил Тлалоци, но был тогда слаб, и не было у меня крови, чтобы вернуть остальных. А потом, до того, как мы смогли их поднять, человек, которого вы зовете Райкер, потревожил место нашего отдыха. - Он уставился в пространство, будто снова переживал те события. - Он нашел то, что вы называете мумиями моих жрецов. Многих из них разорвали на части, ища у них внутри драгоценности. - Лицо его потемнело от гнева, умиротворенность взгляда сменилась бурей. - Кецалькоатль тогда еще не проснулся, иначе бы мы их убили всех. Они взяли то, что принадлежало моим жрецам. И мне пришлось искать другой способ вернуть им жизнь.
- Кожи, - догадалась я.
Он посмотрел на меня.
- Да, есть способы заставить их отдать жизнь.
- И ты стал охотиться на людей, осквернивших твою... твое место сна, и тех, кто купил вещи, принадлежащие твоим людям.
- Да, - сказал он.
С определенной точки зрения это можно было бы счесть справедливым. Если ты не способен испытывать милосердие, это вообще блестящий план.
- Ты убивал и брал органы у тех, кто обладал даром, - сказала я.
- Даром? - переспросил он.
- Колдовским даром. Колдуны, брухо.
- А, да. Я не хотел оставлять их в живых для охоты за нами, пока не вернусь в силу.
Он стал гладить мне лицо. Кажется, его снова заинтересовала идея "поцелуя".
- И что это значит для тебя - вернуться в силу? - спросила я.
Пока я занимаю его разговором, он меня не убивает. Я могла бы на всю ночь придумать вопросы.
- Я стану смертным и бессмертным.
Тут я вытаращила глаза.
- В каком смысле - смертным?
- Твоя кровь сделает меня смертным. Твоя сущность сделает меня бессмертным.
Я нахмурила брови:
- Не понимаю, что ты говоришь.
Он взял мое лицо в ладони, как любовник.
- Как же тебе понять пути богов?
Он протянул руку, и носитель чужой кожи подал ему длинную костяную иглу. Наверное, мне не хотелось знать, что он будет сейчас делать.
- Зачем эта штука?
Он держал в руках иглу дюйма четыре длиной, медленно вертя между пальцами.
- Я тебе проколю мочку уха и попью твоей крови. Боль будет не сильная.
- Ты все время говоришь, будто хочешь, чтобы я в тебя поверила, но ты - единственный, кто никогда не страдает. Твои жрецы, люди, которые тебя обворовали, все твои жертвы - всем было больно. Но не тебе.
Он приподнялся на локте, уютно прижимаясь ко мне.
- Если моя боль убедит тебя в моей искренности, то да будет так.
Он всадил иглу себе в палец, глубоко, до кости. И медленно вытащил, стараясь, чтобы это было как можно больнее. Я ждала, что сейчас покажется кровь, но ее не было. Он держал палец на виду, и я видела дыру от иглы, но она была пуста, бескровна. У меня на глазах ранка закрылась гладкой кожей, будто ее и не было. Да, нож против него мне ничего не даст.
- Моя боль уменьшит твою боль? - спросил он.
- Я тебе обязательно дам знать.
Он улыбнулся, так ласково, так терпеливо. И начал подводить иглу к моему левому уху. Я бы могла отбиваться свободной рукой, но если он собирается всего лишь проткнуть мне мочку, как это было в ночном клубе, то пусть себе. Мне это в принципе не нравилось, но отбиваться я не собиралась. В этом случае меня могут заковать обратно, а иметь свободную руку я хотела больше, чем не подпустить этого бога к своему уху.
Честно говоря, дело тут в том, что я не люблю игл. Не только шприцов с иглами, а вообще никаких. У меня фобия насчет колющих предметов. Ножи меня не так волнуют, как иглы, - можете себе представить? Фобия есть фобия. Чтобы удержать себя от борьбы, я закрыла глаза, потому что иначе стала бы отбиваться. Совершенно непроизвольно.