Встав посреди комнаты, я оглядела стены.
- Боже мой!
- Что, слишком сурово? - спросил Олаф.
- Отвали, Олаф.
Он что-то начал говорить, но Эдуард произнес:
- Олаф.
Поразительно, сколько зловещего смысла он смог вложить в одно короткое слово.
Олаф задумался на секунду и решил не напирать. Либо он умнел на глазах, либо и он боялся Эдуарда. Угадайте, что казалось мне вероятнее?
Мы группировали фотографии по местам преступлений. Здесь я впервые глянула на растерзанные тела.
Доктор Эванс их описал как разрезанные острым предметом неизвестной природы, а в дальнейшем разорванные в суставах руками. Но его формулировки бледнели перед реальным положением дел.
Сперва я разглядела только кровь и куски. Даже зная, на что я смотрю, я не могла сосредоточиться - разум отказывался воспринимать. Эффект был такой же, как при рассматривании стереоскопической картинки, когда видишь только цвета и точки, а потом вдруг весь предмет. А потом уже не можешь не видеть. И мой разум пытался пощадить меня, просто не позволяя сложиться целостному изображению. Мой разум меня защищал, а он это делает, только когда дело слишком плохо.
Если я прямо сейчас уйду, пока зрение не различает всей картины, я Как-то отгорожусь от этого ужаса. Я могла бы повернуться и уйти. Хватит. Еще одного кошмара мой мозг не выдержит. Так, наверное, можно сохранить здравый рассудок, но спасется ли следующая семья, на которую эта тварь наложит лапы или что там у нее есть? А прекратятся ли увечья и смерти? Поэтому я осталась, заставляя себя разглядывать первую фотографию, ожидая, пока увижу на ней четкое изображение.
Кровь была ярче, чем в кино, - вишневая. Полиция с фотографом приехали раньше, чем кровь начала высыхать.
Я спросила, не оборачиваясь:
- Почему полиция так быстро нашла тела? Кровь еще свежая.
- Родители мужа должны были заехать к ним и позавтракать перед работой, - ответил Эдуард.
Мне пришлось отвернуться от фотографии, опустить глаза.
- Ты хочешь сказать, что родители его нашли в таком виде?
- Хуже, - ответил он.
- Что еще может быть хуже?
- Жена сказала лучшей подруге, что она беременна. За завтраком они собирались сказать родителям, что им предстоит стать дедушкой и бабушкой.
Ковер поплыл у меня перед глазами, будто я смотрела сквозь воду. Нащупав позади себя стул, я медленно на него опустилась, потом нагнулась, упираясь лбом в колени, и стала очень осторожно дышать.
- Что с тобой? - спросил Эдуард.
Я мотнула головой, не поднимаясь. Ждала, что Олаф отпустит язвительное замечание, но он промолчал. Либо Эдуард его предупредил, либо он тоже был потрясен ужасом.
Когда я уже была уверена, что меня не стошнит и я не потеряю сознание, я сказала, не поднимая по-прежнему головы:
- Когда родители приехали к дому? В котором часу?
Послышался шорох бумаги:
- В шесть тридцать.
Я повернула голову, прижалась щекой к колену. Очень уютное ощущение.
- А когда взошло солнце?
- Не знаю, - ответил Эдуард.
- Выясни. - Черт, до чего красив этот ковер на полу!
Медленно, стараясь дышать так же ровно, я выпрямилась. Комната не плыла. Отлично.
- Будущие дед с бабкой приехали в шесть тридцать. Допустим, десять минут они приходили в себя, пока вызвали полицию. Первой приехала дорожно-патрульная служба. От тридцати минут до часа прошло до прибытия фотографа, и все равно кровь еще свежая. Даже не потускнела, не говоря уже, что не стала темнеть.
- Родители чуть не наступили на нее, - сказал Эдуард.
- Ага.
- А какое это все имеет значение? - спросил Олаф.
- Если рассвет около шести тридцати, то эта тварь может передвигаться при дневном свете или у нее нора близко к месту убийства. Если это время не близко к рассвету, то, может быть, она ограничена темнотой.
Эдуард глядел на меня с улыбкой гордого родителя.
- Даже сунув голову меж колен, ты думаешь о деле.
- Но что это нам дает, - спросил снова Олаф, - если эта тварь ограничена светом или темнотой?
Я подняла на него глаза. Он навис надо мной, но я продолжала сидеть. Не очень круто будет, если я встану и упаду.
- Если она движется только в темноте, то это может помочь нам сообразить, какой она породы. Мало есть противоестественных созданий, строго ограниченных темным временем. Это поможет сократить список.
- А если у нее нора возле места убийства, - пояснил Эдуард, - могут найтись следы.
- Ага, - кивнула я.
- Полиция обтопала там каждый дюйм местности, - сказал Олаф. - И ты хочешь сказать, что найдешь что-то, чего они не заметили?
Все-таки самоуверенность так и выпирает из него.
- Полиция, особенно при первом убийстве, искала человека. При поиске человека и монстра обращаешь внимание на разные вещи. - Я улыбнулась. - К тому же если мы не собираемся искать то, чего полиция не нашла, то нам тут делать нечего. Эдуард бы нас не позвал, и полиция не поделилась бы с ним информацией.
Олаф нахмурился.
- Никогда не видел, чтобы ты так улыбался, Эдуард, если не притворяешься Тедом. Ты как учитель, который гордится хорошим ответом ученика.
- Скорее как Франкенштейн со своим чудовищем, - заметила я.
Эдуард подумал секунду, потом кивнул и улыбнулся, довольный сам собой.
- А что, сравнение хорошее.
Олаф насупился на нас обоих.
- Ты же не создавал ее, Эдуард.
- Нет, - сказала я. - Но он помог мне стать такой, какая я есть.
Мы с Эдуардом переглянулись и оба перестали улыбаться, стали серьезными.
- И я должен за это принести извинения?
- А ты чувствуешь, что должен?