- Надо отрезать голову и вырезать сердце. Потом их следует сжечь отдельно и развеять над различными водными массивами. Потом тело сжечь в пепел и развеять над третьим водным массивом.
- Да вы шутите! - сказал один из копов.
- Ободранные вдруг перестали шевелиться, - сказал Рамирес. - Это ты сделала?
- Наверное, это случилось, когда я воткнула нож ему в сердце.
- И пули ни на кого не действовали, пока не попадали эти, без кожи. А потом пули стали убивать всех.
- Так это она сделала? - спросил тот же коп. - Это ее работа, что пули стали действовать?
- Да, - ответил Рамирес, и был, наверное, прав. Наверное, это была я. Как бы там ни было, а сейчас вызывать сомнения я не хотела. Мне надо было, чтобы они меня послушались. И сделали так, чтобы этот бог остался навсегда мертвым.
- И как будем отделять голову? - спросил коп.
Олаф подошел к сундуку, из которого люди бога вынимали оружие, и поднял большую дубинку с вставленными в нее кусочками обсидиана. Сунув пистолет в кобуру, он подошел к телу.
- Блин! Это ведь они такими штуками нас лупили! - сказал коп.
Олаф оглянулся на Рамиреса:
- А вы, Рамирес, что скажете?
- Я скажу, что делать надо все, что скажет Анита.
Олаф крутанул дубинкой в воздухе, будто прикидывая в руке. Копы чуть попятились. Олаф глянул на меня:
- Я отрежу голову.
Я вытащила нож из руки Тлалоци - ему он все равно уже не нужен.
- А я выну сердце.
И я подошла к Олафу с ножом в руке. Копы расступились прочь от нас.
Я встала над вампиром. Олаф присел с другой стороны, посмотрел на меня.
- Если бы я дал тебя убить, Эдуард решил бы, что я допустил осечку.
- Значит, Эдуард жив?
- Да.
Мои плечи отпустила судорога, которую я даже не осознавала до тех пор.
- Слава Богу!
- У меня осечек не бывает, - сказал Олаф.
- Я тебе верю.
Мы переглянулись, и что-то было у него в глазах такое, что мне было не прочесть и не понять. Что-то на шаг дальше всего, чем я уже стала. Глядя в эти темные глаза, я знала, что там живет монстр - не столь сильный, как тот, что лежал на земле, но столь же смертоносный в подходящих обстоятельствах. И ему я обязана жизнью.
- Сначала отрезай голову.
- Почему?
- Я боюсь, что, если вынуть нож, пока тело еще нетронуто, он сядет и начнет снова дышать.
Олаф приподнял брови:
- Ты не шутишь со мной?
- Когда дело касается вампиров, я никогда не шучу.
Он еще раз посмотрел на меня долгим взглядом:
- Из тебя бы вышел отличный мужчина.
Я приняла комплимент, ибо это и был комплимент. Может быть, самый большой, который Олаф когда-либо говорил женщине.
- Спасибо, - ответила я.
Командир группы спецполиции вышел из туннеля.
- Ничего там нет. Пусто.
- Значит, ушел, - сказала я и посмотрела снова на лежащее тело. - Отрезай голову. Надоело мне в этой проклятой пещере.
Командиру спецгруппы наше занятие не понравилось, и они с Рамиресом стали орать друг на друга. Пока остальные ждали, чем кончится спор, я кивнула Олафу, и он отделил голову одним ударом. Кровь хлынула на пол пещеры.
- Какого хрена вы там делаете? - вопросил один из спецназовцев, направляя на нас ствол.
- Свою работу, - сказала я, приставляя острие ножа под ребрами.
Спецназовец поднес приклад к плечу.
- Отойдите от тела, пока капитан не разрешил!
- Олаф, - позвала я, не отводя клинок от тела.
- Да?
- Если он будет стрелять, убей его.
- С удовольствием.
Огромный Олаф повернулся к полисмену, и что-то было в этом взгляде, от чего вооруженный до зубов человек подался назад.
Упомянутый капитан произнес:
- Рейнольдс, оставь. Она истребитель вампиров, пусть делает свою работу.
Я проткнула кожу, ввела лезвие в грудную клетку и вырезала дыру. Туда я просунула руку, там было тесно, мокро, скользко, и понадобились две руки, чтобы вытащить сердце - одной отрезать его от окружающих тканей, другой тащить. Когда я вынула его из груди, руки у меня были по локоть в крови.
Рамирес и Бернардо глядели на меня оба примерно с одинаковым выражением лица. Вряд ли кто-то из них в ближайшее время захочет назначить мне свидание. Они всегда будут помнить, как я вырезала сердце из груди мертвеца, и это воспоминание отравит все остальные. Насчет Бернардо мне было плевать, а от выражения глаз Рамиреса мне стало больно.
Чья-то рука коснулась сердца. Я сначала посмотрела на руку, потом подняла глаза и встретила взгляд Олафа. Он не испытывал отвращения. Он поглаживал сердце, и руки его задевали мои. Я отодвинулась, и мы переглянулись поверх тела, которое только что разделали. Нет, Олаф не испытывал отвращения. Чистая тьма стояла в его глазах, та, что заполняет глаза мужчины лишь в самых интимных ситуациях. Он поднял отрезанную голову за волосы, держа почти так, как если бы хотел поцеловать. И тут я поняла, что держит он ее над сердцем.
Мне пришлось отвернуться от того, что я увидела в его лице.
- Есть у кого-нибудь пакет, в котором это можно вынести?
В конце концов нашелся пустой пакет от оборудования, и я спустила туда сердце. Пакет, сказал мне полисмен, я могу оставить себе. Ему он уже не нужен.
Олафу никто пакета не предложил, а он и не спрашивал.
Мои пистолеты отыскались в ящике с остальным оружием, хотя кобуры пропали. В этой поездке мне никак не удается сохранять кобуры. Но сейчас я засунула пистолеты за пояс джинсов. Ножей в сундуке не было. Рамирес лично отвез меня в крематорий, и я приглядела, чтобы сердце и голова были сожжены отдельно. Когда мне выдали два небольших контейнера пепла, уже почти наступил рассвет. Я заснула в машине рядом с Рамиресом, иначе ему пришлось бы выдержать мои возражения насчет моей поездки в больницу, но он настаивал, чтобы меня осмотрели врачи. Как ни поразительно, но почти ни один порез не был таким глубоким, чтобы понадобились швы. Даже новых шрамов не ожидалось. Просто чудо.